Философия в России XVIII в. между метафорой и понятием

Наиболее ярко и талантливо «метафизичествование стихами» представлено в творчестве Г.Р. Державина. Его поэтическое наследие дает возможность проследить определенные тенденции развития русской духовной поэзии почти за полвека, но вместе с тем, представляет собой вполне законченную метафизическую систему.

Поэт отличает традиционные, «катехизисные» качества. Бог: «пространством бесконечный», «живый в движеньи вещества», «теченьем времени превечный», «сущий», «единый», «кому нет места и причины», «кого никто почтить не мог», «кто все собою наполняет, объемлет, зиждет, сохраняет», «неизъяснимый», «непостижный», «в трех лицах Божества».

Адмирал В.М. Головин рассказывает, что ему пришлось читать эту оду в Японии, где он в 1811–1813 гг. был в плену.

Много труда и времени стоило мне изъяснить им мысли, в ней заключающиеся, […] они поняли всю оду кроме стиха: «Без лиц, в трех лицах Божества», который остался без истолкования; да они и не настаивали слишком много, когда я им сказал, что для уразумения сего стиха должно быти истинным христианином».

В авторском комментарии этого фрагмента Державин задает ему не только «богословское», но и философское измерение, углубляет его смысл. «Автор, кроме богословского православной нашей веры понятия, — пишет он, — разумел тут три лица метафизические; то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движеньи вещества и неокончаемое течение времени, которое Бог в себе совмещает».

Вечная жизнь — это жизнь в Боге («бессмертие прямое — в едином Боге вечно жить…») и этого Бога Державин изображает иначе, чем Демиурга-Творца: […] Дух тонкий, мудрый, сильный, сущий

В единый миг и там и здесь,

Быстрее молнии текущий
Всегда, везде и вкупе весь,
Неосязаемый, незримый,
В желаньи, в памяти, в уме

Непостижимо содержимый,
Живущий внутрь меня и вне;

[…] Дух чувствовать, внимать способный,
Все знать, судить и заключать,

Как легкий прах, так мир огромный
Вкруг мерить, весить, исчислять […]

А. Мицкевич в лекциях по русской литературе особенно восхищался этими строками:

Чрезвычайно важно в точности объяснить значение слова дух, потому что от него происходит, можно сказать, целая треть слов обширного семейства славянских языков… Итак, дух не соответствует французскому esprit, как его разумеет большая часть философов… но означает духовного, внутреннего человека, одушевляющего тело, — spiritus в смысле библейском.

Наш поэт разумеет здесь дух по идеям и чувствам действительно славянским; он не принимает теории тех философов, которые смотрят на ум как на высшую часть человеческого духа; он не признает так же души и тела отдельными частями; он говорит, что Дух существует сам по себе и отдельно, что он воплощается то в желания, то в ум, то в сердце, но не будучи поглощаем ни одним из этих органов. Итак ум, тело, сердце суть органы, а не части Духа. Нигде эта глубоко славянская идея не выражена так хорошо, как в этих строфах Державина.

Ода «Истина», в которой он излагает свою теорию познания. Гносеология Державина этизирована и даже теологизирована.

Истина есть одно из выражений сущности Бога как милосердие, любовь, терпение. В истине он так же явлен в своей полноте и догматическом триединстве:

Так Истина, смеясь из трех
Существ, единства скрыта лоном
Средь тел и душ и в духе оном
Кто создал все, кто держит всех
Ея подобье в солнце зрится:

Лицом и светом и теплом
Живя всю тварь, оно не тлится,

Ключ жизней всех, их образ в нем.
Сильнее Истина всех сил,
Рожденна ею добродетель,

Чрез дух свой зреть ее Создатель
В безмерности чудес открыл.

В этом смысле Державин полностью находится в рамках отечественной философской традиции, предполагающей неразделимость гносеологического и нравственного абсолюта.

Своеобразный «теологический сенсуализм» предполагает, что Бог является объектом не столько мысли, сколько чувства:

[…] Не только думаю, но как бы и чувствую, что я бытие получил для того, чтобы упражняться в богомыслии, то есть рассматривать премудрые творения Бога моего, познавать его величество, удивляться великолепной славе, памятовать или воображать себе всегда его благодеяния и воспламеняться любовию и благодарностью к нему, яко премилосердому отцу и благодетелю и вечному добру моему. В таком находясь восхищении, не только по основаниям веры и разума, но как бы и самым опытом уверяюсь, что я создан не на короткое время: что сии высокие познания впечатлеваются, и сей пламень любви Божией зажжен во мне на целую вечность.

В отношении познания Бога «философ от разума» отличается от «философа от благодати»: «Первый доволен тем, что очень много знает, хотя ненужное и пустое, а второй, приверженно любя Бога, никогда не насыщается размышлениями и величестве Его».

Кандорский пишет:

Бог неизследим; однако по человечеству мы его несколько постигаем, и отваживаясь как бы измерять несоизмеримого, бесконечную благость Его, ограничиваем правосудием, правосудие долготерпением, долготерпение милосердием, милосердие святостью, святость справедливостью и сему подобно. Сию слабую измеримость совершенств непостижимых богословы называют согласием свойств бесконечных. Смертные, можем ли мы пядью измерить небо, горстью море?

Категоризация метафор и метафоризация философских понятий, использование литературных жанров и тропов для выражения философских идей требуют также специфического метода исследования, соединяющего знание реалий эпохи, в том числе литературных, с пониманием особенностей анализа философского дискурса.